В 20-х числах марта в Донецке получили ранения двое несовершеннолетних. 12-летний мальчик — на окраине Горловки и 17-летняя девушка в самом центре Александровки. Девушка просто шла по двору школы, из которой она должна выпуститься в этом году, когда услышала взрыв и увидела вспышку. Подросток находился у себя дома во время прилета снаряда, ставшего причиной его, к счастью, легкого ранения.
А совсем недавно, в апреле, на окраине Горловки погибла молодая женщина — Мирослава Воронцова. Украинский беспилотник сбросил снаряд в тылу, в мирном районе. Эти истории, еще шесть лет назад воспринимавшиеся бы как чья-то больная фантазия, теперь оказались неотъемлемой частью фронтовой реальности. Их можно услышать десятки — стоит только приехать в любой поселок на линии разграничения. К счастью, не все живущие на окраинах дети получают ранения, но все подвергаются серьезной опасности ежедневно в режиме нон-стоп на протяжении практически шести лет войны.
Я сразу вспоминаю свое знакомство с Викой и Лерой, которые тогда еще жили в серой зоне между Марьинкой и Александровкой, историю трехлетнего малыша, чей дом находится в 500 метрах от украинских позиций, или семилетнюю Ульяну из Голубовского в ЛНР, выросшую на войне. Вспоминаю я и подростка из Зайцево — он приволок мне целый мешок военных «игрушек», найденных в окрестностях разделенного линией разграничения поселка. Он же показывал мне прямо с крыши своего сарая примерное расположение гнезда украинского снайпера. Это было еще в 2018 году. Теперь он наверняка повзрослел, возмужал, превратился из подростка в юношу.
История Оли и Маши так и осталась нерасказанной мной. Я познакомилась с девочками в поселке Гольмовский прошлым летом совершенно случайно. В тот день в поселке погибла пожилая женщина, для которой роковым оказался всего лишь один маленький осколочек разорвавшейся под окном 120-миллиметровой мины.
— А вы знаете, сколько таких осколков за одно это утро собрала моя дочка с подругой? Хотите, они вам покажут?, — сказала мне тогда соседка погибшей, прислонившаяся к дверному косяку и невозмутимо смотревшая на суетящихся журналистов и военных, прибывших на место обстрела. Она в то утро пришла поддержать семью — сын погибшей был убит горем, сидел со стеклянным взглядом, не осознавая, что его матери не стало.
Во дворе меня ждали две девочки лет 11. В начале войны они были чуть младше кэрролловской Алисы или Люси Певенси из «Хроник Нарнии», когда те впервые попали в свои сказочные страны, чтобы постичь там сложности мироздания и впервые в жизни вступить в борьбу со злом. Дворы между кирпичными хрущевками, — таких тысячи разбросано по окраинам постсоветских городов, — мало похожи на пейзажи сказочной страны, хоть время здесь в последние пять лет действительно остановилось.
Маша и Оля провели мне своеобразную экскурсию по двору, показали внушительный пакет с осколками, собранными ими за несколько часов между песочницами, врытыми в землю шинами, простенькими лесенками, горками и качелями. На руке одной из девочек — пластиковый браслет. Детям, не осознающим цинизма ситуации, а может быть, руководствующимся принципом «с паршивой овцы хоть шерсти клок», такие браслеты раздают обсешники. И, вероятно, делают это с чувством выполненного долга и осознанием собственной важности.
Девочки отвели меня к стене дома, пострадавшего от одного из многочисленных обстрелов.
Пока мы шли, я нашла еще несколько довольно крупных осколков — увесистых металлических завитушек с острыми углами, которыми усеян весь двор. Даже одного такого, самого маленького, хватило бы, чтобы при неудачном стечении обстоятельств прекратить чей-то земной путь. А этих осколочков здесь найдется сотни, если поискать получше.
Мне стало не по себе от этой мысли, а мои маленькие подруги, которым на тот момент, как оказалось, даже не исполнилось 11-ти, рассказывали бодрыми голосами:
— Мы учимся в школе неподалеку, во время войны никуда не выезжали, и поэтому к происходящему уже более-менее привыкли. В 14-м было страшнее намного — во двор прилетало и в дом.
О том обстреле рассказывают, как опытные военные эксперты — лаконично, строго, с математической точностью:
— Артобстрел длился с без 20 пять и до без 20 шесть. Сработали сигнализации, свистели снаряды, было слышно, как осколки бились по земле, как падали разбитые стекла. Мы с родителями считали, сколько снарядов было и как долго они летели. Насчитали 30 поначалу, но было больше. Летели они ровно семь секунд.
Самый большой осколок девочки тогда нашли в детском садике неподалеку. Досталось и детской площадке. Осколками в разное время были «ранены» клоун и медведь, не повезло и жирафу. Качели уже меняли, но, как говорят девчонки, что-то пошло не так, и на них теперь без опаски можно катать только маленьких детей.
— Одна из качелин скрипит, и на ней плохо кататься. Боимся, что в любой момент можем упасть, — сокрушаются девочки.
Уезжать они отсюда не хотели бы, потому что здесь дом и друзья, но признаются, что порой жить тут становится слишком страшно.
— В мае был сильный обстрел, в 18 году, когда убило Елену Вороненко. Дочка ее осталась одна, она сейчас переходит в девятый класс. Живет в Москве, но всех старых друзей удалила. Наша одноклассница тоже уехала в Москву, потому что тут просто невыносимо жить, — говорят девочки, дополняя друг друга.
— Мы устали, и мы тоже не хотим жить на войне. Когда убило Вороненко, осколок попал и ко мне в квартиру, за домом валялась мина, мы ее потом нашли, — вспоминает Оля.
Здесь важны интонации. Они рассказывают об этом твердо, спокойно и серьезно, вызывая не слезливую жалость, а уважение, глубокое сочувствие и осознание того, что такого быть не должно.
Тишина в Гольмовском тоже условная, а опасность подстерегает буквально на каждом шагу. Маша и Оля с возмущением вспоминают, как девочка, вроде бы уже «взрослая» («переходит в 8-ой класс»), увидев во время прогулки с друзьями неразорвавшуюся мину, начала звонить по телефону:
— Мы так все испугались, начали кричать на нее. Из-за нее могло погибнуть столько детей, — возмущаются они, полагая, что от телефонного звонка снаряд мог сдетонировать.
К ним в школу часто приезжают саперы, объясняют, как себя правильно вести в подобных случаях. Судя по всему, дети хорошо усваивают эти уроки — уроки выживания со школьной скамьи. Тех, кто вырос в прифронтовых районах, уж точно нельзя назвать беспечными и инфантильными, хотя, вопреки расхожему суждению, повзрослевшими раньше времени они тоже не выглядят. Одно можно сказать наверняка — воспоминания взрослых о трудном детстве «из лихих 90-х» кажутся на этом фоне просто детским лепетом.
С Олей мы обменялись контактами и иногда списывались. Когда совсем недавно был сильный обстрел Гольмы, мы списывались с девочкой:
— Осторожнее там, пожалуйста. Пишут, что по Гольме стреляют.
— Да, за тем домом, где женщину убило.
— Сиди, где безопаснее. А еще скажи пожалуйста, вы играете в Барби или уже большие для этого. Я не помню себя в вашем возрасте, и стало любопытно.
— В Барби интересно. Я не спешу вырасти. Сидим в коридорах, сейчас вроде бы не стреляют. Только тихо и вдалеке.
— Молодец! Хоть бы и не стреляли больше.
Фото автора
| Всего комментариев: 0 | |