Впервые с ним столкнулась в 1993 году. Будучи в то время еще не пишущим человеком, работала в редакции первой в городе альтернативной газеты «Панорама» секретарем и «свежей головой» – для подчитки в типографии. Именно тогда, при подготовке материала о юбиляре, допустила досадную ошибку, из-за невнимательности, в чем каюсь до сих пор. Владимир Григорьевич на тот момент являлся членом трех союзов: фотохудожников, писателей и журналистов Украины. А я, опустив морфему «фото», причислила его еще к Союзу художников. Готовилась к худшему (да и старшие коллеги нагоняли страху: вот придет Калина – задаст жару!), но, вместо топанья ногами, мужчина импозантной внешности с хитрым прищуром взглянул на меня, хмыкнул и лишь пошутил:
- Придется соответствовать. Надо будет взять в руки кисть и стать к мольберту…
Уже
позже, перечитывая его книгу «Глубина резкости», нашла ответ на вопрос, почему
мэтр был снисходителен к зеленому новичку: «В сложном мире простой провинции,
слава Богу, всегда находятся люди, с которыми интересно общаться, если не
считать себя пупом земли».
«Непокоренные. За верность Родине»
В творческой копилке Владимира Григорьевича свыше тысячи опубликованных стихотворений. По словам поэта, ему ничего не стоит зарифмовать сколько угодно строчек «про луну, цветочки и еще про пару предметов». Но его стихи исключительно о том, что затронуло ум и сердце. Писать «о том, что прошел, о том, что прочувствовал, о том, что пережил» – кредо его творчества. Визитной карточкой знаменитого земляка для широкой аудитории стало стихотворение «Собака» из трилогии об ужасах концлагеря. Оно, как и многие другие, автобиографическое, и поэтому лишено фальши. Поэтому читатель сопереживает вместе с его героем – ребенком, испытавшим в считанные минуты ад и рай на земле: эсесовец натравил на него собаку-убийцу, но мудрый пес оказался «единственным человеком среди фашистских собак». Отказавшись выполнять приказ нелюдя, красавец дог был безжалостно расстрелян, но жизнь мальчика Володи Калиниченко была тем самым спасена. Этот эпизод – лишь одна из зарниц трудного военного детства поэта, которому суждено было выжить всем смертям назло. История легла в основу стихотворения, и была тепло встречена читателями.
В автобиографической книге, работа над которой продолжалась два десятилетия, тема неволи в немецком плену занимает особое место. Иначе и быть не может. На собственной шкуре им были прочувствованы ужасы выживания детей-рабов в нечеловеческих условиях фашистских концлагерей. На девятнадцать лет раньше, чем государство признало их существование, вышел цикл стихотворений Владимира Калиниченко на военную тему. Молчать об этом поэт-гражданин не мог. Он был первым, кто сказал об этом вслух в советской поэзии. Стихи опубликовали в 1969 году в газете «Комсомолец Донбасса», через год – в популярном журнале «Юность». Решением Совета «Российского союза бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей» Владимиру Григорьевичу вручили памятную медаль «Непокоренные. За верность Родине. 1941-1945».
Его привычка не молчать, не утаивать правды и говорить то, что думает, делала его прекрасным другом, но очень неудобным для системы. Нет, Советский Союз, как страна, как родина миллионов рабочих и творческих людей, не вызывала критики ни в душе, ни в творчестве писателя. СССР, как говорит автор в «Глубине резкости», явил миру «невиданный взлет науки, мощный всплеск в искусстве…» «Это был действительно феномен ХХ века в истории земной цивилизации! – считает Калиниченко. – Эх, если бы не бездарное, никчемное, полуграмотное руководство в высших эшелонах власти!»
«И воздается по трудам»
«Часы на башне пробили глухо, но ты сказала: «Не уходи…» - этими словами заканчивается стихотворение, первым вышедшее из-под пера студента журфака Львовского университета Владимира Калиниченко. Лирика, в чем-то подражательная творчеству Есенина и Симонова (их стихами зачитывалась авангардная молодежь 50-х), скоро наскучила. Так дети вырастают из ставших коротенькими штанишек. В тот период едва не состоялась первая книга. Только представьте себе, какой соблазн! Держать в руках готовые гранки, так сладко пахнущие типографской краской, и принять твердое решение – не печатать. «Не представляешь, какие я провел две недели, чтобы отказаться от своей первой книги!» – чувствуется, что даже сегодня переживания, которым уже больше полувека, еще свежи в памяти поэта. Так же, как не забыты им слова педагога (нет, скорее Наставника и Учителя) Виктора Александровича Ицковича, преподавателя русского языка, к которому он прибежал с черновиком будущей книги за советом и оценкой и который, внимательно прочитав поэтические строки, не торопясь с ответом, словно взвешивая каждое слово, рецензировал: «С такими стихами ты не будешь первым. Они хорошие. Но не особенные. Решать тебе». Эти слова были как гром среди ясного неба. И первый сборников стихов вышел у Владимира Григорьевича Калиниченко лишь спустя… 37 лет, когда к поэтическим опытам добавился опыт несвободы в советском лагере.
Хулиганские действия в отношении первого секретаря горкома партии чиновником высокого ранга прощены не были. И неважно, что случилось это не в кабинете партийного босса, а в квартире его любовницы, и совсем не политика была тому виной. Бытового конфликта оказалось достаточно, чтобы система признала Владимира Калиниченко политически незрелым и нуждающимся в изоляции. Обыск, арест, суд, этап, зона. Годы испытаний, проведенные в немецком концлагере, помогли выжить и не сломаться в то непростое время. Немалую службу сослужили коммуникабельность, умение находить общий язык с любым человеком, будь то вор в законе или бугор. Большая часть прозы, вошедшая в книги поэта, была написана именно в то время. В лагере Калиниченко освоил специальности токаря, слесаря. Затем заменил освободившегося лагерного фотографа. И тут умудрился подложить свинью чиновникам и лагерному начальству. Однажды, при личном свидании с отцом, передал негативы портретов местного контингента с адресом известного чехословацкого журнала «Фоторевю», с которым ранее сотрудничал (кстати, одним из первых советских фотографов). Тираж издания – два миллиона экземпляров – позволял ему расходиться по всему миру. Портреты зэков – неприукрашенная правда быта лагерной жизни – были опубликованы. Потом их растиражировали в американском журнале. Вместо доярок и ударников социалистического труда, мир увидел изнанку жизни Страны Советов. Понятное дело, это не сошло с рук автору снимков, тем более, что после публикации были уволены высокие чины. После освобождения, дома, во Львове, мужлан в погонах без обиняков сказал: «Тебе двадцать четыре часа на сборы. Не уедешь – снова сядешь». Так Владимир Григорьевич оказался в Донецке.
Непросто складывалась у него жизнь в здешних краях, негладко и тернисто. Но, привыкший к трудностям, поэт никогда не сдавался. И не отступал. Судьба сводила его с известными и замечательными людьми. Они заслуженно отмечали его творчество и, пусть не всегда могли помочь молодому автору, доброе слово стоило не менее дорого. На вес золота были для нашего земляка слова непревзойденного автора книг о войне Константина Симонова: «Вашим стихам костыли и подпорки не нужны».
И правда, мир таки узнал творчество Владимира Калиниченко. В свет одна за одной стали выходить книги поэта. Читатели слали письма со словами признательности и благодарности. А это для творчества и есть высшая награда, мерило известности и популярности.
Свет увидела двадцать одна книга Владимира Григорьевича, состоялось двадцать семь фотовыставок автора, в том числе был опубликован (и не лишне высказать слова благодарности меценатам, оказавшим неоценимую материальную и моральную поддержку, – семье Строганов) альбом лучших фоторабот. Уже готов к публикации трехтомное собрание избранных сочинений. Надеемся, что и в дальнейшем Владимир Григорьевич еще не единожды порадует своих поклонников новыми работами.
Муза, Мама, Люля
Особая роль в жизни Владимира Григорьевича Калиниченко отведена представительницам прекрасного пола.
О Музе, своенравной и капризной спутнице поэта, мы писать не будем. У них настолько интимные взаимоотношения, что останутся тайной мастера. Скажем только, что, именно благодаря ей, из-под его пера рождаются слова и строки, рифмы и ритмы, будоражащие, терзающие, волнующие сердце читателя. Она – соавтор всех его стихов. Но далеко не единственная их вдохновительница.
Первая и самая главная – мама. Ей, похожей на артистку Любовь Орлову, поэт посвящает в книге «Глубина резкости» такие строки: «Всем хорошим во мне я обязан…» Максим Горький закончил эту фразу словом «книгам». А я безоговорочно, искренне говорю – маме. Это она научила меня любить и книги, но прежде – людей и братьев наших меньших, помогала открывать духовный мир, имеющий непреходящую ценность. Еще в концлагере, где нам запрещали разговаривать по-русски, стараясь онемечить, мама сохраняла потаенный родничок родного языка, шепотом читая наизусть любимые ею стихотворения – чаще всего Пушкина. Мне выпало родиться семимесячным и, понятно, слабым. До шести лет чем только не переболел! Опытные врачи откровенно советовали: «Не мучайте ребенка… дайте спокойно умереть…» Не дала. Выжил. И совсем не слабым».
Мама была рядом всегда, даже когда их разделяли географически сотни километров. Даже когда в 1982 году она трагически погибла, ее душа, мне кажется, по-прежнему оберегает сына.
Вторая, неповторимая, любимая и родная подруга жизни, – Ирина. Эту строгую женщину уважают коллеги, ее побаивались, перед ней тушевались мы, непрофессиональные новички в журналистике, когда она приходила в редакцию «Моей газеты» (где мы начинали работать) и помогала редактору Владимиру Григорьевичу. Их роман мог бы лечь в основу остросюжетной мелодрамы с хеппи-эндом. Студентка журфака Ростовского университета Ирочка Коженцова прибыла на практику в «Вечерний Донецк». В редакции они и встретились. Спустя семь лет Ирина стала законной женой Владимира. «За вот такую самоотверженную верность, любовь и терпение я и полюбил свою Люлю», – делится в беседе Владимир Григорьевич. А так о своей Ирине написал он в книге «Глубина резкости»: «Встретил женщину, которая с достоинством и любовью разделила все испытания. Говорю в прошедшем времени, ибо уже давно живем под одной крышей и сообща справляемся с выпадающими бедами и радостями. Не дарил ей дорогих украшений. Но она обладательница уникального ожерелья из венка белых сонетов, десятков стихов, согретых ее дыханием, и лучшие свои книги издал с посвящением ей. У Васко Пратолини героиня одного из романов делает такое замечание: «Быть любимой – это трудное ремесло для редких женщин…» Я с этим полностью согласен».
Творчество жизни
Книга, цитаты из которой позволила привести в этой публикации, не только автобиографическая. Это портрет на фоне эпохи. Эпохи сложной, вместившей в себя и Отечественную войну, и строительство коммунизма, и развал Союза. Автору книги было не по пути с теми, кто, приспосабливаясь, плыл по течению. Преодолев все выпавшие на его долю испытания, он сумел остаться Человеком, Поэтом и Гражданином. Остается лишь в завершение разговора о Владимире Григорьевиче привести еще одну цитату из его книги: «Моему поколению досталось в жизни далеко не все из того, о чем мечталось и было обещано, а за многое мы платили кровью и потом – отнюдь не в переносном смысле. Но что-то самое главное в общей судьбе я не променял бы ни на какие «хэппи энды», которые так любят голливудские кинорежиссеры. Жизнь всегда пишется набело, без черновиков, и в этом ее подлинная суть. Если хотите творчество жизни. А потому на склоне лет убежденно повторяю вслед за Львом Толстым: «Я не имею всего, что люблю, но люблю все, что имею».
Татьяна БЕРДНИКОВА
| Всего комментариев: 0 | |